Он начинал как принц мечты: лицо, известное миру лучше, чем маска Нефертити, сконструировано по «заказу» миллионов женщин, которые именно так — в мужском варианте Барби — представляли мужчину своей жизни. Грезы слили в фоторобот, и это был будущий М. Дж. Но хотя уникальный образ высек нож хирурга, голосом, пластикой шаровой молнии и сумасшедшей музыкальностью Майкла наделил Бог. Никто так не пел и не двигался, как он. Ревущие стадионы, миллионные гонорары, место в истории. Был момент в конце ХХ века, когда самыми известными людьми планеты были Папа Римский и Майкл Джексон. Королем поп-музыки он стал по праву, а символом поражения по заслугам: тринадцать пластических операций не смогли победить время, но превратили его в главный образ уходящей эпохи, самый ажиотажный и массовый спрос которой — на имитацию и мутацию. Как известно, ему всегда было холодно, очень холодно. В последние годы, когда бы его ни показывали, о чем бы ни сообщали, о скандальных процессах или о том, что его истерзанная плоть потеряла способность к регенерации, главное чувство, которое он вызывал, — жалость. Сумрачное существо, прячущееся за завитой фирменной прядью, шарфом, шляпой, казалось затравленным, закованным в маску. Медиаобраз жестче железа, отодрать от лица, освободиться нельзя. Майкл Джексон был сделан Человеком, который смеется — на потеху и забаву мировой публике, другие эмоции не входили в контракт.
Он все больше проявлял склонность к одиночеству и питонам, а его по-прежнему бешено любили миллионы зрителей и слушателей. И само собой все в его жизни — в том числе смерть — становилось частью шоу. На родине, в Штатах, сразу началась омерзительная посмертная пляска: вторичное вскрытие, туча сплетен в виде версий. Незадолго до смерти Майкл Джексон выиграл процесс по обвинению в педофилии, иначе подготовка к похоронам выглядела бы еще скандальней. Но речь, собственно, не об Америке, о нас.
В центре Москвы, возле посольства США, российские фанаты создали Стену плача. К ней все эти дни несли цветы в товарных количествах и рыдали возле нее безутешно. Сотни снимков и плакатов, на асфальте стоят портреты, перетянутые черной лентой, горят свечи, между ними цветным мелом написано: «Майкл Джексон, мы будем любить тебя вечно!», «Покойся с миром, король». «Майкл жив и всегда будет жить». За «картинку», которую можно было увидеть в эти дни у посольства на Садовом кольце, зарубежные телеканалы, казалось бы, отдали что угодно.
В России этого не показал никто. Ни Первый, ни «Россия», ни «Культура» не сочли правильным столь сомнительный повод для плача. Одна Марианна Максимовская, которая в другом формате, на другом канале еще несет традиции старого НТВ, включила эти съемки в картину недели. Утверждать не могу, но почти уверена: по проводам прошла команда — не наш кумир! Нечего низкопоклонствовать перед иностранцем!
«Никто точно не знает, что можно, но все отлично чувствуют, что нельзя», — примерно так объяснил мне знакомый оператор с Первого «канальскую» политику.
Сама недавно с изумлением убедилась: даже такой невинный повод, как очередная театральная премьера, может стать цензурной миной.
—У меня будут большие неприятности, — испугалась редакторша телеканала «Культура», когда перед съемкой я сказала, что пьесу Брехта «Что тот солдат, что этот» неожиданно для самого постановщика обострила грузинская война, напомнив, что такое мародерство и ложь, маленький человек на большой бойне. У нее мигом выцвели видавшие виды глаза, и она очень серьезно сказала: «Ни под каким видом не вздумайте упомянуть об этом!»
…Газеты и российский интернет наводнены фотографиями импровизированной Стены плача, захлебывающимися монологами безутешных фанатов. Но они не в счет. Важен только «ящик». В нем пристрастия опять имеют государственную границу, массовые чувства проходят идейный отбор, а смерть несчастного гуинплена от шоу-бизнеса оказывается фактом с политическим подтекстом. Зоркая наша власть, будто нет других дел, ревниво блюдет третью Заповедь, не одобряя кумира из чуждого материала.
Буду честна: не то чтобы меня лично так уж сразила весть об уходе Майкла Джексона. Но эта цензура скорби будто снова опрокидывает нас в провинциальные, опасливые, трусливые времена «сумбура вместо музыки». Времена, когда съемки совсем других похорон, ставших великим актом национального самосознания, — похорон Владимира Высоцкого — нельзя было «залитовать» в ЦК.
